Николай УГАРИН
ДОМ В ЦВЕТАХ
Драма
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Отец
Марк - его сын
Андрей - ровесник Марка
Марина
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Кафе при большом шоссе, пролегающем через густой лес. Вечереет, на улице льет проливной дождь. У окна взволнованная М а р и н а - чувствуется, что она кого-то ждет. Вдруг она резко срывает с себя белый фартук, чепчик и начинает быстро одеваться. В это время входит Андрей. В руках у него букет цветов.
МАРИНА. Нет-нет, я закрываю.
АНДРЕЙ. Я на минутку.
МАРИНА. Да у нас и кончилось все, ни поесть, ни попить нечего.
АНДРЕЙ. А я не собираюсь есть.
МАРИНА. Послушайте, вы всегда такой нахальный?
АНДРЕЙ. Нет, только с вами... с тобой впервые наглею. В самом деле, почему мы должны на “вы”? (Выдергивает из букета один цветок и протягивает Марине.)
МАРИНА. Спасибо, но только...
АНДРЕЙ. Тебе не понравился этот цветок? Тогда прими вот этот? Или этот? Извини, но весь букет тебе подарить не могу.
МАРИНА. А я и не прошу.
АНДРЕЙ. А я бы подарил и без твоей просьбы, но только в другой раз.
МАРИНА. Ты, случаем, не разносчиком цветов работаешь?
АНДРЕЙ. Нет, я дарю цветы только тем, кого люблю или кто мне нравится. Ведь дарить цветы приятно добрым людям. Жаль, я не сумел раскрыть твою душу, даже цветы не помогли. Но я думаю, ты нарочно делаешь вид недовольный и злой девушки?
МАРИНА. А я, что, обязана перед каждым встречным-поперечным раскрывать душу? Вы ведь, мужчины, сразу все истолкуете по-своему.
АНДРЕЙ. Это ты напрасно, я ни о чем дурном не думаю. Просто хотелось переждать дождь под крышей... Да, какие деньки погожие стояли, а сегодня как нарочно дождь, ветер... А у вас в кафе тепло, уютно, тут даже замерзший оттает.
МАРИНА. Может, и оттает, но у меня в самом деле нет времени. Прошу тебя, уходи, пожалуйста...
АНДРЕЙ. Ладно, запирай свое заведение, а то я в самом деле окажусь наглецом. И зачем мне надо было именно сегодня выходить из дому? Да, погоду не всегда угадаешь: только что сияло солнце, а то вдруг разразилась самая настоящая буря... То ли матушка-природа таким образом покой обретает, то ли грешных путников наказывает...
МАРИНА. Какой же она покой обретает, если злые силы на людей обрушивает?
АНДРЕЙ. Ну, обретает не обретает, а все же, наверное, полегче становится. Пусть это внешний, ложный покой, а все-таки покой. Иногда какой-то миг может решить многое. Нельзя же все время ходить по лезвию, хочется временами и покоя.
МАРИНА. Слова у тебя какие-то странные, аж в дрожь бросают.
АНДРЕЙ. Коль нет другого выхода...
МАРИНА. Ладно, что есть будешь?
АНДРЕЙ. Тебе же надо идти...
МАРИНА (неожиданно рассвирепев). А тебе что до этого за дело?! А?! Вот всегда вы так: врываетесь без разрешения, а потом... Ты будешь есть или нет?
АНДРЕЙ. Не знаю... Ты прости меня, я...
МАРИНА. Ты сам меня извини. Не хотела срываться, само собой получилось. День у меня был трудный.
М а р и н а уходит на кухню, Андрей, приметив в углу гитару,
берет ее в руки, начинает негромко перебирать струны. Марина
возвращается с подносом, на котором дымится горячий чай и
еда.
Вот, пожалуйста.
АНДРЕЙ. Спасибо. А это чья? (кивает на гитару.)
МАРИНА. Оставил тут один...
АНДРЕЙ (попробовав еду.) Вкусно. А может, ты тоже со мной?
МАРИНА. Нет, я не голодна. (Пауза.) Ты кто же будешь? Ведь здесь останавливаются либо проезжающие на машинах, либо те, кто заблудился в лесу. Заслышат шум дороги и выбредают на нее.
АНДРЕЙ. Пожалуй, правильней меня отнести ко вторым, к заблудшим.
МАРИНА. Ты сошел с последнего автобуса, так?
АНДРЕЙ. Заблудиться можно и не заходя в лес, так же, как споткнуться на ровной дороге иль упасть ни с того, ни с сего, замерзнуть при сорокаградусной жаре...
МАРИНА. Да ты ешь, ешь, чего разглядываешь, небось не картина? А по мне - так я сама себе хозяйка: хочу - дрожу, хочу - плачу, хочу - смеюсь... Люди разные, кто в тепло стремится, кто под холодный дождь. Иногда душа сама просится на холод - там легче дышится. А те, кто привык к теплу, боятся холода, чуть на них морозцем пахнуло - они и скисают сразу. Я же... Меня не пугают ни холод, ни дождь, могу прямо хоть сейчас шагнуть за порог и пойти куда глаза глядят. Я ведь привыкла не к тому, чтоб мне цветы дарили, а наоборот, чтобы у меня все вырывали. И виновата в этом я сама, только сама... (плачет.)
АНДРЕЙ. К такому не надо привыкать, Марина. (Предлагает ей чай.) Вот выпей и успокойся. Он вкусный, сладкий, не то что слезы. Вот бы слезы были сладкими! (Ладонью вытирает со щек Марины слезы.)
МАРИНА (выпив чаю.) Удивительные у тебя глаза - не пугают, а наоборот, все страхи развеивают. Редко такие встретишь. А для кого эти цветы?
АНДРЕЙ. Для самого близкого мне человека.
МАРИНА. Понятно, кто ж станет дарить цветы чужому человеку?
АНДРЕЙ. А тебе что, никто не дарит цветов?
МАРИНА. Отчего же не дарят? Дарят. Вот только что подарил один... (Смеется.)
АНДРЕЙ. Вот так-то лучше, чем плакать. В другой раз я подарю тебе целых два букета, слышишь?
МАРИНА. Зачем же разрывать сердце надвое?
АНДРЕЙ. А я и не стану разрывать. Иль ты думаешь, на земле, кроме тебя, больше нет несчастных людей? (Берет гитару.)
МАРИНА. Наоборот, иной раз меня только это и успокаивает. Стой, говорю себе, терпи, есть такие, кому в сто раз хуже, чем тебе... Бывает, иду пешком домой после работы, - идти-то всего два километра, - а вдоль дороги пять памятников: кто-то разбился на машине, кого-то убили, кто-то сам повесился на старой липе... Безжалостна жизнь, жестока. (На глаза девушки снова навернулись слезы.)
АНДРЕЙ (отложив гитару.) Марина, у тебя там, кажется, бутылки стоят? Можно, я возьму одну? Деньги у меня есть.
МАРИНА. Бери.
А н д р е й приносит бутылку и два стакана. Открыв пробку,
разливает вино, протягивает один стакан Марине.
АНДРЕЙ. Вся жизнь состоит из случайностей. Люди случайно встречаются друг с другом, случайно расходятся, и счастье порой приходит случайно, и беда настигает случайно. Одним словом, и добро, и зло - тоже дело случая. Предлагаю выпить за то, чтобы нам случайно никогда не повстречалось зло, никогда! (Пьет.) Ты меня подожди, до деревни пойдем вместе. Я сейчас! (Берет букет и быстро скрывается за дверью.)
Через некоторое время возле кафе останавливается машина.
Марина испуганно встрепенулась. С шумом распахивается
дверь, пулей врывается М а р к, подбегает к Марине и больно
хватает ее за плечо.
МАРК. Кто, кто тебе велел трезвонить на всю округу? Скажи, кто?
МАРИНА. Я никому ничего не говорила...
МАРК. “Не говорила...” Да вся деревня об этом судачит!
МАРИНА. Может, мама догадалась, она и... Да пусти же, больно.
МАРК. Больно? А мне, думаешь, не больно? Тебе только телу больно, а у меня душа кровью обливается... Ну скажи, скажи на милость, зачем ты собираешься его родить - на счастье или на горе? Или я тебе велел его родить, скажи? Может, думаешь, с ребенком я на тебе вынужден буду жениться, так? Ну беги, беги в милицию, скажи, надругался, мол, обрюхатил. Только заруби себе на носу: я никогда твоим не буду! Я свободен! У меня нет никого и ничего, но свобода греет мне душу. И если ты надумала отобрать ее у меня...
МАРИНА. Уходи, сию же минуту уходи! Я тебя не умоляла, не бегала за тобой по пятам... Ты сам являлся сюда, когда тебе становилось невмоготу. А так ты обо мне и не вспоминал, тешился с другими. И я наперед знала: ходишь ты ко мне не с добрыми мыслями, да я и не надеялась ни на что хорошее, только...
МАРК. Да, я не собираюсь всю жизнь заглядывать в одни глаза! Потому что не люблю, больше того - ненавижу! Всех ненавижу! Да ты и сама меня ненавидишь. И не только сейчас, а давным-давно ненавидишь. (Марина что-то пытается сказать, но Марк перебивает ее.) Не возражай, потому что меня не за что любить. Я - шпана, алкаш, вор, насильник, злодей... Еще что-то забыл?.. Так вот, ребенка рожают для счастья, а не для мук. А ты хочешь заставить его мучиться. Может, думаешь, маленький, мол, ничего не поймет, а коль и поймет - не обидится, а то и вовсе простит, когда ты ему купишь игрушку иль конфетку. Но вот тут (стучит себя кулаком в грудь), тут засела такая заноза, такая боль, что ее ничем оттуда не выкуришь! Так что зря торопишься явить его на свет, зря. Даже если бы ты захотела родить от меня, я бы сам тебе об этом сказал, когда б время пришло, и замуж бы тебя взял, но сейчас... Сейчас ни за что не позволю появиться на свет еще одному такому, как я, слышишь? Не позволю! Так что освобождайся от него, пока не поздно! (Хватает Марину за шиворот и пытается ударить ее в живот.)
МАРИНА (вырываясь.) Нет, нет! Уходи, отстань от меня! И не приходи никогда, живи со своей свободой! К тому же он не твой, не от тебя он!
МАРК. Что? Что ты сказала? Да я тебя, суку! (Бьет Марину по щекам, потом, скорчившись в углу, плачет, содрогаясь всем телом.)
МАРИНА. Марк, прости, прости меня. Я не хотела, я сказала, только чтобы ты отстал от меня, потому и сказала так...
МАРК (отстраняясь от Марины.) Уйди! Сгинь с моих глаз!.. Да, было у меня все: отец, мать, на тебя глаз положил, мечтал о сыне, матерью которого непременно должна была стать ты... Если б ты не торопила, я бы женился на тебе и на руках бы носил, но только сам, по своей воле. А из-под палки - никогда! Тем более по приказу этого вонючего пасечника!
МАРИНА. Он не пасечник, он - твой отец...
МАРК. Ненавижу его за его глупость, мягкотелость, за то, что отдал свою жену другому! Закопался среди своих пчел и не видит больше ни черта на свете! Цветы, видите ли, развел. Вытопчу все их к чертовой матери! И ульи все разобью, дом сожгу! Следов пусть не останется! Он же не для меня старается, да и не надо мне ничего - ни дома с его цветами, ни ульев, ни машины, ничего не надо! Я для него никто, они для меня - тоже ноль! Никому ничего не должен, ни перед кем отвечать не собираюсь!
МАРИНА. Прежде чем отрекаться от отца с матерью, ты бы лучше от своих дружков отрекся. Это они твою жизнь мутят-отравляют, они затянули твои глаза черной повязкой. Так что никакой ты не свободный, а самый что ни на есть пленник, в плену ты у своих друзей. И добром твоя жизнь не кончится, помяни мое слово. Образумься, Марк, пожалей себя, родителей. Ты вот все отца укоряешь, мол, утонул в цветах, в пасеке... Утонуть в цветах - это не то, что погрязнуть в болоте... Сам-то ты сделал хотя бы полшага отцу навстречу, взглянул хоть раз на него по-доброму? (Марк выпивает наполненный стакан.) И не пей, не пей, прошу тебя, ведь все твои беды от вина. Отца тоже ты расстраиваешь - напьешься, придешь к нему и буянишь. А потом и он идет сюда и тоже берет бутылку, пьет, а у самого слезы градом из глаз... Он хороший, твой отец, любит тебя, хоть и обижается на тебя, а все равно любит. Пожалей ты его Христа ради!
МАРК. Жалеть надо тех, кто достоин жалости, а таких, как он... Он что, сейчас сюда приходил? И вы с ним выпивали? И цветочки эти тоже его, да? Может, потому ты за него так заступаешься? Зачем он сюда приходил? С какими предложениями? Небось приглашал поселиться на пасеке? В каком качестве, если не секрет? В качестве снохи? Так я тебе слова не давал, что женюсь, а потому через меня ты переступить не можешь. А может, женой стать предлагал? Мол, Марк тебя бросил, а я подберу, и тебя, и ребенка сделаю родными, своими? Ну, что молчишь? Говори, иначе я вас обоих...
Марк хватает со стола нож и замахивается на Марину. В это
время входит Андрей, он подбегает к Марку и заламывает его
руку с ножом.
АНДРЕЙ. Ты что делаешь?
МАРК. Это еще кто такой?
АНДРЕЙ. Брось нож! Сейчас же брось нож!
В ходе борьбы Марк нечаянно вонзает нож в себя, дико
вскрикивает и падает на пол.
МАРИНА. Господи! (Андрею.) Ты что наделал?
АНДРЕЙ. Я только хотел отнять у него нож...
МАРИНА (выглянув в окно). Дружки его почуяли неладное, вон из машины выходят. Они убьют тебя! За него они на что угодно пойдут!
АНДРЕЙ. Да я и не думал его ранить, он сам на свой нож напоролся...
МАРИНА. А теперь не все ли равно?
АНДРЕЙ. В больницу его надо скорее, в больницу!
МАРИНА. Да без тебя отвезут, беги скорей через заднюю дверь!
АНДРЕЙ. Бежать? Бросить вас одних?
МАРИНА. Они меня не тронут. Беги в лес скорей, пока еще одним покойником не стало больше... Беги! Только так мы оба останемся живы. (Выталкивает Андрея в дверь.)
Свет гаснет.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Дом пасечника. Отец сидит за столом. В руках пустая
бутылка и рюмка. В дверь сильно стучат.
ОТЕЦ (не вставая с места.) Вернулся, беглый? А зачем вернулся? Ступай своей дорогой, глаза бы мои на тебя не глядели. Не для того я породил тебя, не для такой беспутной жизни... Ты хоть дверь в щепы разнеси, хоть дом порушь - все равно не открою. Иди к своей беспутной матери!
ГОЛОС АНДРЕЯ. Откройте, дядя! Пожалуйста, прошу!
ОТЕЦ (вскочив.) Что? Кто это? Кто там?
ГОЛОС АНДРЕЯ. Это я... Откройте, пожалуйста!
ОТЕЦ. Кого еще принесло среди ночи? (Выходит и возвращается с Андреем.) Проходи, садись.
АНДРЕЙ. Дождь льет и льет, а я устал, вымотался, идти дальше нет сил.
ОТЕЦ. Ты что, заблудился?
АНДРЕЙ. Пожалуй, да, заблудился. Я набрел поначалу на улья, подумал: пасека...
ОТЕЦ. Пасека и есть. Да ты вымок весь до нитки. Снимай одежду-то. (Приносит сухие рубашку и брюки.) На вот надень сухое, сына моего одежа, тебе враз будет.
АНДРЕЙ. Да я не замерз. Я...
ОТЕЦ. Не годится в мокрой одеже сидеть. Я сейчас принесу нам согреться, там, кажись, еще осталось... (Взяв пустую бутылку, уходит. Андрей переодевается.) Вот как раз для тебя осталось, как говорят, остатки сладки...Не держится у нас вино долго - приведет сынок своих друзей - и пошло-поехало... Да и сам я в последнее время частенько стал прикладываться... Не зря, видать, говорят, если бог хочет наказать человека, наказывает непутевыми детьми. Вот и я думал, продолжателем рода сын-то мой станет, старался для него... А он... Ладно, не будем об этом, давай садись за стол (Андрей идет к столу, садится) и выпей вот это. Согреешься. (Протягивает Андрею рюмку, тот пьет.)
АНДРЕЙ (прислушиваясь.) Кажется, стучат?
ОТЕЦ. Да ветер это крышу задирает, она и стучит. Вон непогода-то как разгулялась, в такую ночь не то что ты, сам могу заблудиться. Видать, осень приближается, вот погода и портится. Так-то у нас места прозрачные, в них трудно заблудиться. Ежели ветер не с запада, ясно слышно, как машины на дороге гудят, одна за другой пролетают... Сам-то из каких краев будешь?
АНДРЕЙ. Из дальних.
ОТЕЦ. Сюда по какой нужде забрел?
АНДРЕЙ. Да уж есть одна нужда...
ОТЕЦ. Понятно, понятно... Так ведь без нужды, поди, и человека на свете не сыскать, нету таких, чтоб без нужды жили. Всех она гонит в путь-дорогу. А иной раз мы сами себе нужду создаем, ни с того ни с сего, на ровном месте, выдумаем какую ни то заботу и... Кто вот думал, что все оно так сложится? Кого теперь в этом винить? Его самого иль девушку? Она вон какая добрая да душевная, как ее винить? Такую любить, беречь надо, а мой негодяй над ней глумится... Можешь ты такое понять, а?
АНДРЕЙ. Не очень...
ОТЕЦ. Вот и я не понимаю. Совсем голову потерял парень. Ну ничего, девку я все равно в обиду не дам. Потом она и сама поймет, что ошиблась, это сейчас у ней в голове каша, а потом поймет... Да, ошибиться легко, а исправить эту ошибку всей жизни не хватит. (Подняв рюмку.) Ну что, еще по одной?
АНДРЕЙ. Если можно...
ОТЕЦ. Отчего ж нельзя? В своем дому мы сами хозяева. Иные и рады бы похозяйничать, да кишка тонка... Ох, тяжело слышать от близкого человека худое слово, аж душа разрывается от обиды. Ну пускай разорит-разрушит все - и пасеку пусть продаст, и мед раздаст направо-налево, и машину пусть забирает, все-все, что захочет делает. Но зачем на меня волком смотреть? Ты бы видел его глаза - они мне душу наизнанку выворачивают, огнем ее жгут. Ладно, я могу на него и не глядеть, а уши-то заткнуть я не могу и слова его поганые слышу! (Выпивает рюмку.) Выпей и ты, медом вон заешь, полезно... Я ведь раньше вовсе не пил, пчелы не любят спиртного. А теперь вот... Ну нету больше никаких сил терпеть, вот и прикладываюсь все чаще... Ладно, ты уж прости меня, что беды свои на тебя взваливаю, прости... Из каких, говоришь, ты будешь?
АНДРЕЙ. Родился в ваших краях, на Волге городишко небольшой есть - Сенгилей называется, а жить довелось...
ОТЕЦ (вдруг схватившись за сердце). Сенгилей, говоришь? Знаю, знаю, бывал там, хороший город, мне понравился. Из армии я тогда вернулся и на шофера туда учиться поехал. Правда, доучиться не довелось, жизнь так повернула, что пришлось учебу бросить. Нужда вышла, как ты говоришь. Малюсенькая ошибка, а так исковеркала жизнь, вовек не поправишь... Вот и бродишь, будто пьяный, тычешься туда-сюда как неприкаянный. И что делать - не знаешь.
АНДРЕЙ. А коль и знаешь, теперь уж что толку?
ОТЕЦ. В самом деле, без толку. Разве оживишь мертвого, хоть и знаешь, отчего он умер? Не оживишь... И вот мы живем, а его нету. А чего ради живем, чего, кого ждем, зачем суетимся?
АНДРЕЙ. Не знаю, отец, не знаю, ничего не знаю.
ОТЕЦ. Давно это было, о том, почитай, уж все и забыли, а я вот не могу. Да и как забудешь человека, которого любил? Ты уж прости меня, опять я за свое. Но ведь иной раз так хочется излить душу, выплеснуть все, что наболело. Сын меня не понимает и не хочет понять, о матери и говорить нечего. Это все равно сказать, что вот этот мед, мол, горький... А мед он должен быть сладким... Но самое дивное - это вот здесь (стучит кулаком в левую половину груди.) Оно терпит, терпит, а потом вдруг так защемит... Ну я и решил: хватит, уеду в этом году. Вот подготовлю пчел к зимовке - и уеду. Счастье само в дверь не постучится, жди не жди... Семья моя порушилась, оно, может, и к лучшему. Вот съезжу, бог даст, вернусь, а может, и Марк к тому времени образумится, и сыграем сразу две свадьбы. Вот это будет счастье так счастье! Больше мне ничего и не надо на этом свете... Так, говоришь, Сенгилей-то на месте стоит, как и прежде?
АНДРЕЙ. На месте, и Волга как текла, так и течет. И березы на берегу так же кланяются проплывающим мимо пароходам - встречают и провожают.
ОТЕЦ. Ух, высокие небось стали, березы-то, аж до небес достают! Двадцать лет я там не был, двадцать лет... И почему я тогда не вернулся?
АНДРЕЙ. Не понимают иногда люди друг друга, отсюда и все беды.
ОТЕЦ. Это ты верно подметил, верно...
АНДРЕЙ. Бывает, себя ломаешь, чтоб другому помочь... Только ведь не все от нас зависит, много препятствий встречается на пути. Вот тут-то и задумываешься: неужели на этом жизнь твоя и заканчивается? Ведь жить-то только начал, любить еще по-настоящему не любил, вкуса счастья не познал, а какая-нибудь нелепая случайность взяла и все перечеркнула крест-накрест?.. А шоссейная дорога отсюда далеко?
ОТЕЦ. В трех верстах. А ты что, уходить собрался? И не думай, в такую непогодь я тебя никуда не отпущу.
АНДРЕЙ. Да я же отдохнул, согрелся.
ОТЕЦ. Размокнешь ты под этим дождем.
АНДРЕЙ. Но до утра я не могу остаться.
ОТЕЦ. Как же ты доедешь? Средь ночи ни одна машина не остановится и не посадит.
АНДРЕЙ. Да я пешком доберусь. Здесь недалеко, повидать мне кое-кого надо.
ОТЕЦ. Не хочется мне тебя отпускать, душевный ты, добрый, не то что мой Марк. Вот бы ему на тебя походить! Не понимаем друг друга, не понимаем. А сказать по правде, мы с ним ни разу вот так, как с тобой, и не говорили. Негодяй он, конечно, только ведь родное дитя все равно не удушишь, не убьешь. Да и не такой уж он мерзавец в душе-то, придуряется больше для виду. Чую, беспокоит его что-то сильно, душу бередит, вот и не дает жить ни себе, ни мне, ни матери. Ходит по краю могилы иль тюрьмы, это точно. И других за собой тянет. Думаешь, я пью оттого, что мне охота? Да ни чуточки, просто душа болит, просит... Эх, знать бы, где упасть, соломки б подстелил. Ведь можно, можно было эту беду отвести...
АНДРЕЙ. А кто знает, когда и откуда она на нас свалится, беда-то?
ОТЕЦ. Верно говоришь, сынок, верно. Плотские наслаждения они ведь на время, а вечна только любовь. А уж с нелюбимым человеком и вовсе не жизнь... Как тут не запьешь? Выпьешь - и на душе вроде легче.
АНДРЕЙ. Это временное облегчение, ложное.
ОТЕЦ. И опять ты прав, сынок. Умный ты парень, тепло от тебя идет. А как Марк заявится, меня сразу дрожь пробирает. А ведь так не должно быть, он же плоть от плоти, родной мне человек... Ладно, доживем до утра, попробую еще раз с ним по душам поговорить... (С улицы доносится шум подъехавшей машины). Кого еще принесло? Неужто моего непутевого привезли? Напился небось как свинья, трезвый-то он сюда не заходит. И чего пьет молодой головой? И не сдохнет ведь, собака, прости меня, Господи! Ох, тяжело с ним, как тяжело! Не пущу, не открою, пусть везут к матери. Коль при живом муже с чужим мужиком живет, и за сыном пусть присмотрит. К тому ж, говорит, мол, не твой он сын, Марк-то, это чтоб меня больней укусить. А не думает, глупая башка, что тем самым не только меня, а и сына ранит, обоих... (Машина без умолку сигналит.) Не пущу! Убирайтесь, откуда пришли! (Машина упорно сигналит.) Ну, что вам надо, что? (Выходит, через несколько минут возвращается.) Нашел наконец, что искал! Говорил же ему, говорил... Мне в больницу надо, сына отвезти. Ножом его кто-то пырнул...
АНДРЕЙ. Я... я...
ОТЕЦ. А ты оставайся, куда ты посередь ночи? До утра я вернусь. А не вернусь - ключ вот здесь, закроешь и под дверью оставишь.
АНДРЕЙ. Да я все равно не усну, пойду я... Ну ладно, ладно, будь по-вашему. Но почему же все так случилось?
ОТЕЦ. А потому, что он другой, не как ты. Будь он как ты, глядишь, и беды бы не случилось. А теперь вот... Хотел еще посидеть с тобой, поговорить. Такой гость, как ты, редко у меня бывает. Ладно, мне идти надо. Эх, жизнь-горемыка, чего-то она еще нам уготовит? (Уходит.)
Свет гаснет.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Здесь же, спустя два дня. Отец сидит в углу под божницей, в
руках у него Библия: он то ли читает, то ли молится. В дверь
стучат, но отец не слышит. Входит Андрей.
АНДРЕЙ. Это я...
ОТЕЦ. А, ночной гость. Проходи.
АНДРЕЙ. Ничего, я постою.
ОТЕЦ. Не пристало у порога ютиться, чести не будет.
АНДРЕЙ. Чести? А зачем она мне? Разве все дело в чести?
ОТЕЦ. А в чем же еще? Ежели люди друг друга не будут чтить, что же тогда будет?
АНДРЕЙ. Не знаю... Может быть, кому-то она и дорога, эта честь, а кому... Просто надо поступать по-честному, тогда и честь будет с тобой. Я же...
ОТЕЦ (перебивает). Прошлой ночью мне уйти понадобилось, ты не забоялся тут один-то?
АНДРЕЙ. А я не ночевал здесь. Я...
ОТЕЦ. Я на другой день пришел, тебя нет.
АНДРЕЙ. Я следом за вами ушел, дверь запер, как вы велели.
ОТЕЦ. Горе у меня случилось.
АНДРЕЙ. Я слышал.
ОТЕЦ. Сына моего...
АНДРЕЙ. Знаю.
ОТЕЦ. Потому вот за нее и взялся... ( Указывает на Библию ).
АНДРЕЙ. Это хорошо.
ОТЕЦ. Веры она придает.
АНДРЕЙ. Жалко его...
ОТЕЦ. Жалко, ему всего-то двадцать... Не уберег я тебя, сын, уму-разуму не наставил. Да ты и сам не принял меня. Теперь поздно искать виноватых, один Бог нас только рассудит. То, что можно простить, авось простит, а чего нельзя - его воля...
АНДРЕЙ. Он у вас единственный сын? Больше детей нет?
ОТЕЦ. Нет, сынок, никого у меня нет, один я, круглый сирота. Разве пчелы вон сердце радуют, душу успокаивают.
АНДРЕЙ. Почему вы так говорите - сирота? Он же не умер?
ОТЕЦ. А сейчас он меня вовсе возненавидит. У нас с ним такое, всего не перескажешь. И все-таки сердце по нем болит: сын ведь он мне, сын...
АНДРЕЙ. Что же ваша пара?
ОТЕЦ. Кто?
АНДРЕЙ. Ну, жена ваша...
ОТЕЦ. Не получилось у нас пары, не получилось... Пара-то они без слова друг друга понимают, а мы... Она вот сейчас по деревне пьянствует, а я тут... А Марк - сам знаешь... И виноват в этом не тот парень, что случайно в кафе забрел, а мы с матерью виноваты. Нету семьи, нету... И в том, что Марк с дурной компанией связался, тоже наша вина. Он ведь с четырнадцати лет перестал быть ребенком, от семьи отошел. Пить-курить начал, драться, а потом... Детская душа она ведь чуткая, нежная, все близко принимает, каждое слово в ней отдается. Это мы, взрослые, можем что-то и мимо ушей пропустить, и вытерпеть обиду, у нас души зачерствели, а дети они ранимые... Их сломить - раз плюнуть. Знаю, конечно, мать ему эти слова говорила, чтобы мне насолить за то, что я никак не мог позабыть прошлое. Мстила мне даже за то, что я цветы разводил, мол, не для пчел стараешься, а для своей зазнобы. Так мало-помалу мы и отдалились друг от друга, разошлись, можно сказать. Она с Марком в деревне жила, я тут, на пасеке. В первое время заглядывала сюда, а потом перестала. Я в деревню не мог наведаться: пчел нельзя бросить, тут как тут шпана налетит и разорит все. Зимой, конечно, можно было жить и в деревне, но не хотелось. Оказывается, ненависть может сменить любовь в два счета. Теперь на нашем пути все равно что крест дубовый стоит.
АНДРЕЙ. Как это - крест?
ОТЕЦ. Да-да, крест, что разделил нашу жизнь надвое. Конечно, можно взвалить его на спину и тащиться дальше, вперед, да больно уж тяжел он, крест этот.
АНДРЕЙ. Его тяжесть зависит от степени нашей вины. Виноват - значит, тащи, пока не упадешь. За нас его никто не понесет.
ОТЕЦ. Так, так, сынок, мои мысли говоришь. Гляжу на тебя: с Марком годами ровесник, а рассуждаешь... Чем с подонками какими-то связаться, подружился бы он с таким, как ты... И что бы тебе пораньше тут появиться, познакомились бы с ним. Авось и он бы переменился. Света, тепла ему недоставало, да-да, далекого света, чтоб к нему тянуться. Такой свет каждому нужен. Не будь его - и жить незачем. Когда он к Марине стал ходить, я подумал: вот она для него и станет тем светом. Славная она, мне нравится. Думал, женится на ней и переменится. А уж как по деревне стали болтать, что Марина от него ребенка ждет, уж как я обрадовался: значит, скорее поженятся. А он вон что удумал, вместо того, чтобы цветы ей носить, с ножом заявился... В башке не укладывается все это. Знать, раненько я обрадовался. Вот и кукую теперь один-одинешенек.
АНДРЕЙ. Вы не правы, вы не один. Когда на земле живет столько людей, человек не одинок. Я сам себя так успокаиваю. Иной раз думаешь, все, конец, нет больше сил оставаться на этом свете. А посмотришь на другого - и уходят грустные мысли.
ОТЕЦ. А где же он, другой-то? В каком уголке земного шара? Вот бы он заявился сюда, как ты пришел, а?
АНДРЕЙ. Нет, что вы, как я не надо, не надо...
ОТЕЦ. Нету его, вот он и не идет. Для меня, по крайней мере, нету... Это как тяжелая рана болит, ноет и никогда не заживет. И в этом моя вина. А может, не вина - ошибка? А ошибиться можно и по глупости, по наивности, не намеренно. За это, выходит, тоже винить человека следует?
АНДРЕЙ. Не знаю, может быть... Здесь какая-то тайна, и ее сложно объяснить. С другой стороны, вроде бы все ясно, только... Туман стоит в глазах. Там, за туманом, правда, поблескивает неверный свет, но то ли это настоящий свет, то ли обман зрения... Скажите, а того парня... ну, что сына вашего ножом... его, конечно, разыскивают следователи и непременно сыщут? Что вы ему скажете, сделаете, когда его найдут?
ОТЕЦ. Не знаю...
АНДРЕЙ. Как не знаете? Он же виноват, а значит...
ОТЕЦ. Да простит меня бог, что говорю такое про свое дитя: когда он меня, бывало, допечет дальше некуда, я про себя думал, уж лучше бы ты умер... Ты вот ответь мне: поднимал ли ты когда-нибудь руку на мать или отца своего?
АНДРЕЙ. Нет, не поднимал.
ОТЕЦ. Вот-вот. А он...
АНДРЕЙ. Я ведь не жил его жизнью, у меня все по-другому: меня любили, у меня все было. И впереди было светлое будущее. Но сейчас речь не обо мне. Я ведь сюда пришел... я хотел сказать... (взглянув в окно) Сколько у вас цветов! Рай настоящий! Вы любите выращивать цветы?
ОТЕЦ (пошатнувшись). Ой, что-то сердце кольнуло.
АНДРЕЙ. Вам помочь?
ОТЕЦ. Ничего, сейчас отпустит. Тебя как звать-то, сынок?
АНДРЕЙ. Меня? А зачем вам это?
ОТЕЦ. Как же? Не звать же тебя: “Эй!” Так к человеку не обращаются.
АНДРЕЙ. Андрей...
ОТЕЦ. Ишь, тезки мы с тобой, оказывается. Я ведь что хочу сказать: как ты той ночью нежданно-негаданно появился, так я с тех пор не переставал тебя ждать. Думаю, вот придет, вот постучится... И ты пришел. Уж больно ты парень занимательный, с виду вроде как все, а душа, душа...
АНДРЕЙ. Чувствительная слишком?
ОТЕЦ. Да не то чтобы чувствительная, я еще сам до конца тебя не понял... Ну вот вы - мой сын и ты, ровесники, а какая промеж вас пропасть... Слушай, может, ты в чем-нибудь нуждаешься? Может, тебе деньги нужны? Иль машина, чтоб лес заготовленный вывезти? Я помогу, у меня много друзей, я им помогаю, они мне.
АНДРЕЙ. Нет-нет, мне ничего от вас не нужно! Я вижу, вы что-то хотите мне сказать, а все ходите вокруг да около. Не мучайте себя и меня, скажите прямо. К тому же я и сам пришел за этим. Не надо, чтобы между нами ставались какие-то тайны. Скажите первым вы, потом откроюсь я.
ОТЕЦ. Да нет у меня к тебе никаких вопросов и тайн тоже нету. Я...(Вдруг опускается на колени и обнимает Андрея). Спасибо тебе, сынок!
АНДРЕЙ. Спасибо?! За что?
ОТЕЦ. Да, спасибо. Обрадовал ты меня.
АНДРЕЙ. Что-то я вас не понимаю...
ОТЕЦ. Оно и не удивительно: сын там, в больнице, со смертью борется, а его отец радуется... Но ты не суди меня строго, я ведь давным-давно тепла ни от кого не видел, а ты вот пришел - и мне с тобой тепло и радостно. Бывает же такое: первый раз вижу человека, а уж прикипел к нему всем сердцем, отпускать тебя неохота, даже на короткое время, не то что насовсем. Со мной такое впервые. Нет, вру, было до женитьбы, а потом... Это, наверно, оттого, что мы с тобой без слов друг друга понимаем. Душа моя стосковалась по таким людям, как ты. Оттого и радостно у меня теперь на сердце. Ты вот уходить собрался, а я... Тут уж ничего не поделаешь - у каждого своя стезя-дорога, своя семья. Ты, чай, семейный?
АНДРЕЙ. Нет, не успел еще.
ОТЕЦ. Успеешь. Только женись на любимой. За нелюбимой и шагу не делай, как бы она тебя ни обольщала. Не сочти, что поучаю, - моя жизнь тому примером. Ну, а с делами-то все получилось, сложилось?
АНДРЕЙ. С делами?
ОТЕЦ. Так ты вроде насчет леса хлопотал, сам говорил...
АНДРЕЙ. А-а-а, да-да, все получилось.
ОТЕЦ. Жаль... Нет-нет, я рад, что дело у тебя сладилось, дай Бог, и наперед чтоб удача с тобой была. Я ведь вот о чем: как мне дальше-то быть - с домом, скотиной, пасекой... Ну да ладно, ты небось торопишься. Дорога тут недалеко, будешь еще по какой нужде в наших краях - не проходи мимо, обязательно зайди.
АНДРЕЙ. Да нет, я не спешу. Хотя у меня здесь еще одно дело есть, последнее... Может быть, вам по хозяйству чем-нибудь помочь, я могу...
ОТЕЦ (утирая слезы.) Это я так, от радости. Подумал: вот так и д… Продолжение »